Рамазанов распахнул стеклянную дверь. Он не сказал больше ни слова — шагнул за порог ресторана.

Я снова выпустил изо рта пар — увидел, как тот резво умчался вдоль стены дома и полетел к верхним этажам.

За стеклянной дверью мелькнула человеческая фигура. Едва слышно простонали дверные петли. Из ресторана появилась раскрасневшаяся то ли от духоты, то ли от волнения Светочка. Она вручила мне плащ Прохорова.

— Серёжа, я не заперла служебный вход, — шепнула она. — Забери свои вещи.

Я улыбнулся.

Попросил:

— Вызови нам такси. Пожалуйста.

Светочка кивнула и торопливо вернулась в ресторан.

Из-за двери (через стекло) на меня посмотрел суровый швейцар.

Я подмигнул ему, зевнул и прикрыл рот ладонью. Отдал Артурчику его плащ. Сказал парням, чтобы дождались такси.

— Серый, а ты куда? — спросил Кирилл.

Я объяснил брату, что прогуляюсь в подсобку за своей одеждой.

До служебного входа в ресторан я дошёл без приключений: не повстречал по пути ни разгневанного ушастого налётчика, ни его подельников, ни даже бездомных собак.

Светочка не обманула: я без проблем вошёл в подсобку. Пока я надевал пиджак и плащ, отметил, что с пола исчезла кровавая лужа. Не увидел я подсобке и трофейный обрез.

Вернулся к парням — рядом с рестораном уже стояло такси. Я забрался в салон автомобиля на заднее сиденье, уселся рядом с Кириллом и Котовым. Объяснил водителю наш маршрут.

Первым делом мы довезли до медицинского училища Олега Котова.

Когда он выбрался из салона, я убедился: Котов с собой обрез не прихватил.

А рядом с общежитием выяснил, что обреза нет ни у Кирилла, ни у Артурчика.

Глава 24

О том, чтобы по возвращении из ресторана мы попали в общежитие, я позаботился ещё вчера. Потому что узнал: сегодня ночью пост на вахте занимала баба Люба. А её разжалобить невозможно — дверь в общежитие до шести часов утра не откроется. В прошлой жизни за время учёбы в институте я не однажды сталкивался с упрямством нашей вахтёрши. И не только я. Поэтому студенты проложили альтернативный маршрут возвращения в общежитие: по верёвке, сброшенной из окна второго этажа. Об этом варианте я вчера и разузнал у Вовы Красильникова. Тот представил меня обитателям двести восьмой комнаты, которые за плату в три бутылки «Жигулёвского» пива пообещали, что обеспечат мне и моим спутникам ночной доступ в своё окно.

У меня и у Кирилла проблем с лазаньем по верёвке не возникло. А вот Артурчик из «Московского» вернулся совершенно не способным к альпинизму. После многочисленных тостов (за которыми этой ночью почти всегда следовало требование «Пьём до дна!»), он неуверенно стоял на ногах. В салоне такси Прохоров задремал. К окнам общежития мы с Киром довели его, придерживая под руки. Прохладный воздух вернул Артурчику способность говорить, но не заставил его здраво мыслить. Прохоров улыбался и горланил тосты, пока мы с Кириллом обвязывали его верёвкой. Но толкал он не те речи, что я записал для него на шпаргалке — Артур рассказывал спавшим сейчас в «мужском» корпусе общежития студентам о маленькой птичке, которая полетела к солнцу.

Я понимал: баба Люба тоже сегодня слушала, как пьяный Артурчик цитировал не менее пьяного Шурика из фильма «Кавказская пленница». Но не сомневался, что она не «стуканёт» на нас в деканат. Хотя наверняка вахтёрша пожурит меня утром при встрече — я подготовился к этому: заранее припас кулёк с её любимыми карамельками. Несмотря на мои старания, доставка горланящего Артурчика до окна второго этажа получилась не быстрой и не обошлась без проблем: Прохоров ударился головой о подоконник. Но я всё же втянул Артура в комнату. Пообещал её обитателям (недовольным нашей долгой вознёй) премиальную бутылку пива. В тепле Артурчика вновь разморило. Я невольно порадовался, что от содержимого желудка Прохоров избавился ещё рядом с рестораном.

Безлюдные коридоры общежития встретили нас тишиной — она напомнила о том, что спать мне и Киру осталось недолго.

Поход в душ я отложил до утра. Кирилл поддержал моё решение.

Едва я добрался до своей кровати, как тут же задремал (под громкое сопение уснувшего раньше меня Артурчика).

Сегодня мой организм спасовал: проснулся я не по собственному желанию.

Открыл глаза, ударил ладонью по кнопке неистово дребезжавшего будильника. Увидел в полумраке комнаты, как приподнял голову пробудившийся на утреннюю пробежку Кирилл, и как недовольно повернулся лицом к стене Артурчик. Я уселся, свесил с кровати ноги. Посмотрел за окно на тёмные силуэты деревьев, что выделялись на фоне ещё почти чёрного неба.

Прислушивался к шумному сопению Прохорова и к монотонному биению своего сердца. Услышал, как скрипнули пружины кровати моего младшего брата. Отметил, что сегодня Кирилл встал с кровати раньше меня, что случалось нечасто. Но не удивился этому факту. Потому что всё ещё вспоминал тот сон, из которого меня выдернул настойчивый и раздражающий сигнал будильника.

«Интересно, — подумал я, — а в этой жизни я увижу Ларису Широву?»

Сегодня ночью мне приснилось, как я прогуливался по разделявшей колхозные поля колее вместе с Ларисой Шировой. Сон был очень реалистичным. И в точности повторил то, что действительно произошло в моей прошлой жизни: в сентябре тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года, когда наша группа ездила в колхоз в начале второго курса. В тот вечер ещё светило опускавшееся к горизонту солнце. Тревожно чирикали прятавшиеся в траве птицы, трещали насекомые. Пахло землёй и сухой травой.

Тогда (и в этом сне) мы пошли на прогулку сразу же после ужина. Сытые и уставшие. Лариса неторопливо брела рядом со мной; то и дело заглядывала мне в лицо (её зелёные глаза походили на изумруды), улыбалась. В моём сне она сегодня была такой же, как и тогда: наряженная в короткий лёгкий сарафан, в белых сандалиях, с тонким венком из сорных трав на рыжеволосой голове. Я слушал щебетание её громкого, похожего на перезвон колокольчика голоса; посматривал на её загорелые голые колени.

Я приметил Ларису ещё в салоне автобуса, когда мы ехали в колхоз. Широва тогда сидела рядом с Наташей Тороповой. Она почувствовала моё внимание. Изредка оборачивалась. Не прятала глаза, когда встречалась со мной взглядами. Смотрела на меня открыто, без вызова, с нескрываемым интересом. Часто мне улыбалась — демонстрировала белые ровные зубы. Я познакомился с ней в колхозе: в первый же день, когда мы шагали после обеда на баштан. Решительно оттеснил от неё тогда распушившего перья Андрея Межуева.

Та вечерняя прогулка в компании Ларисы Шировой была не первой и не второй. Она мало чем отличалась от прочих. И запомнилась мне меньше, чем тот вечер, когда мы с Ларисой впервые поцеловались около колодца. Но у неё тоже была запоминающаяся особенность, которая мне вспомнилась сегодня во сне. Тогда мы не бродили бесцельно. Не только радовались хорошей погоде и наслаждались обществом друг друга. Мы шли к дороге, что вела к деревне. Точнее, к вкопанному на её обочине деревянному кресту.

И в сентябре тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года, и в сегодняшнем сновидении крест около дороги стоял ровно, будто вкопали его в землю совсем недавно. Он походил на кладбищенское надгробие. Хотя стоял не в изголовье могильного холма. И тогда, и во сне под ним лежала охапка давно увядших и высохших цветов. От поворота к летнему дому разглядеть его было сложно. Мы с Ларисой наткнулись на него во время одной из наших предыдущих прогулок. А потом Широва расспросила о нём привозившего нам продукты колхозника.

Мы с Ларисой подошли тогда к деревянному кресту — Широва сняла с головы свой венок и положила его на кучку сухих цветов. Мы с Ларисой взялись за руки (я и во сне ощутил прикосновение к своей ладони её тёплых пальцев). Минуту молчали, склоняли головы: смотрели на потемневшие за прошедшее лето доски. Именно Широва сообщила мне историю появления у дороги этого креста. Случилось это не в сегодняшнем сне, а в прошлой жизни. Но я вспомнил слова Ларисы, когда проснулся сегодня по сигналу будильника.